Виктория Тищенко
Скрипичный ключ чужого разговора
на барабанных перепонках снов.
Сквозь облаков задернутые шторы -
зародыш солнца в скорлупе домов.
И синевы расплывчатые гребни
Той був готов зробити для мене все.
А той не робив нічого
(ну майже нічого,
окрім того, що бажалося йому).
Але мені все сняться
ті човни — карі очі.
Луна так близко – бледная сестра.
А город мал… Он тает под ногами.
Едва видны высотные дома,
исколотые тонкими огнями.
Каскад моих каштановых кудрей
Воздух был полон густыми июлями
(ох, мурава - не зола, зелена).
Как же любили мы сравнивать с пулями
колос-лучи, голубые глаза.
Мира величие - и величание…
Зеленая ветка, растущее благо,
глотая нектар грозового озона,
взрослела и знала, что станет бумагой,
не просто бумагой - бумагой особой.
Отменной, отборной. И вечером черным
Твой поцелуй, застывший на кресте –
беззвучный выдох после покаянья.
Святые лики в строгой высоте
и несвятых воскресное свиданье.
Людских зрачков холодная слюда
С тобой мы дети шумных городов.
Поэзию бетона и асфальта
впитали мы. Нам ближе звуки альта,
чем пенье задушевных соловьев.
Досталась нам не зелень майских трав,
Со мной не соскучишься... Это не едкая шутка,
а данность, которую стоит признать и принять.
Досталась мне детскость: не в в облике, нет —
но в поступках,
как редкостный и не совсем бесполезный талант.
Вы мой голос больше не услышите.
Я клянусь. Но всё же не кляну.
Голуби – счастливейшие нищие
сизые свидетели тому.
И не трону зябнущими пальцами
Из тумана возник
день – белеющий лист.
Для меня это миг,
для тебя это жизнь.
Пусть уйдет втихаря
То наскоком жадным, то небыстро –
вором в ожидании момента
золотые пальцы пианиста
подбирались к сути инструмента.
У границы деревянной плоти
Вот этот дом. Подъезд. Неподалёку
растрепанная маленькая роща.
День ото дня, как сотни одиноких,
шепчу под нос: «Вернешься – не вернешься?».
Как будто четки, гладкие ступени