Gasthaus zur Stadt Rom
Луна печально мне в окно
Сквозь серых туч едва сияла;
Уж было в городе темно,
Пустая улица молчала,
Как будто вымерли давно
Все люди... Церковь лишь стояла
В средине площади одна,
Столетней жизнию полна.
Свеча горела предо мной;
Исполнен внутренним страданьем,
Без сна сидел я в час ночной,
Сидел, томим воспоминаньем,
И беспредметною тоской,
И безотчетливым желаньем,—
И сердце ныло, а слеза
Не выступала на глаза.
Но вот коснулись до меня
Из комнаты соседней звуки:
Как вихрь, по клавишам звеня,
Тревожно пронеслися руки;
Потом аккорды слышал я,
И женский голос, полный муки,
Любви тоскующей души,
Мне зазвучал в ночной тиши,
Qual cuor tradesti!1 Кто же мог
Встревожить женщину обманом?
Кто душу светлую облек
Тоски безвыходной туманом?
Любовь проснулась на упрек,
И совесть встала великаном,
Но слишком поздно он узнал,
Какое сердце разорвал.
Любовь проходит, и темно
Становится в душе безродной;
Былое будишь — спит оно,
Как вялый труп в земле холодной,
И сожаленье нам одно
Дано с небес, как дар бесплодный...
Но смолкла песнь; они потом
Иную песнь поют вдвоем.
И в этой песне дышит вновь
Души невольной умиленье,
И сердца юного любовь,
И сердца юного стремленье;
Не бурно в жилах бьется кровь,
Но только тихое томленье
От полноты вздымает грудь,
И сладко хочется вздохнуть.
Я им внимаю в тишине —
Они поют, а сердцу больно;
Они поют мне о весне,
Как птички в небе — звучно, вольно,
И хорошо их слушать мне,
А все ж страдаю я невольно;
Их песнь светла, в ней вера есть —
Мне сердца ран не перечесть.
Они счастливы, боже мой!
Кто вы, мои певцы,— не знаю,
Но в наслажденьем и тоской
Я, странник грустный, вам внимаю.
Блаженствуйте! я со слезой
Вас в тишине благословляю!
Любите вечно! жизнь в любви —
Блаженный сон, друзья мои.
Живите мало. Странно вам?
Ромео умер, с ним Джульетта —
Шекспир знал жизнь, как бог,— мы снам
Роскошно верим в юны лета,
Но сухость жизнь наводит нам...
Да мимо идет чаша эта,
Где сожаленье, и тоска,
И грустный холод старика!
Блаженны те, что в утре дней
В последнем замерли лобзанье,
В тени развесистых ветвей,
Под вечер майский, при журчанье
Бегущих вод,— и соловей
Им пел надгробное рыданье,
А ворон тронуть их не смел
И робко мимо пролетел.
