Виктория Тищенко
Дом умолк. Ты вот-вот придешь,
сбросишь куртку тряпьем ненужным,
чуть ругнешь грубый мир наружный -
всё одно что метель, что дождь.
После ужина, сыто-тих,
Тож кажуть, що ягіда ця неймовірно корисна.
Панянка галявин з очима яскраво-файними.
Та чорна вона. Ось і звуть її просто — чорниця.
А в тебе вона, наче тая Афіна — афени.
Вже липень розкрив промінці, мов прозоре листя.
Ты – совершенство. Лицом и ростом
антично-мраморен, как нельзя.
В сырой подземке блеснуло солнце.
И это были твои глаза.
Мы не обмолвились словом сорным,
Ах, что-то зачастила к нам синица.
Слетает на карниз – живая дрожь.
В окошко помутневшее стучится
сердечком полуголых тёмных рощ.
Пахнет краской и битумом с крыш,
недоклеены, сохнут обои.
На окошке ершистый малыш —
в три вершка изкиоскный алоэ.
Газ опять отключён — до утра.
Мученики, мученицы Бучи
с чистыми открытыми глазами.
Ветер чёрный, медленный, зыбучий,
словно вечный реквием над вами.
На балконах краски - иск азалий
О, ирисы в лазоревых плащах,
с крестами, чуть подтёкшими от влаги,
вы у безвестных рыженьких лачуг
несёте свои маленькие шпаги.
Ты вчера совершила ошибку,
ты сказала, чтоб ради тебя
я забросил свою гитару,
перестал пить с друзьями пиво,
слушать Пресли, гонять на «Харли»
Люби меня и сереньким таким,
когда и почва - прочь, и свет несветел,
когда туман - действительно лишь дым,
навязчивый, негрозный, словно пепел.
Когда несносный ветер за двоих
Взросление – сомненье в том, что ты
родился Богом… Вместо сверхзадачи
давай пойдем на луг – и по-ребячьи
разденемся почти до наготы.
Не будем упиваться мёдом тел,
День такий туманний. Все непросто.
Жовтень, мовби втомлений жовнір.
Дарували нам у дев'яностих
суверенітет як сувенір.
Ніби інший герб та інший прапор...
Нет уже нежного, небного, нашего.
Сир тот балкон — в одиночестве сив.
Как мы разъехались… заживо… наживо…
вечной потехою съёмных квартир.
Но эстакады — всегда треугольники.